– Я тоже так считал, – пожал плечами господин Рельский, глядя на ее тонкие пальчики, взволнованно терзающие шерстяное кружево. – Но известный принцип юриспруденции гласит: впоследствии не означает вследствие. То есть следующие одно за другим события могут быть вовсе не связаны между собой. А мы поспешно приняли совпадение за аксиому.

– Сам господин Ларин тоже утверждал, что не убивал сторожа, – пробормотала она задумчиво, – хотя я ему не поверила.

– Придется поверить, – вздохнул мужчина. – Мне очень хотелось бы, чтобы убийцей оказался старшина пожарных и все это расследование наконец закончилось.

Госпоже Черновой вдруг подумалось, что, если бы не известные обстоятельства, он охотно обвинил бы во всем ныне покойного Ларина, лишь бы не докапываться до истины и завершить всю эту историю.

Вскоре господин Рельский откланялся, оставив молодую женщину в тревожных размышлениях.

Мировой судья вернулся в Эйвинд. Ворох бумаг требовал внимания хозяина, и следующие часы он безраздельно посвятил делам.

Едва он успел разделаться с последним письмом, секретарь почтительно сообщил:

– Госпожа просила вас посетить ее до обеда.

– Вот как? – рассеянно отозвался господин Рельский.

Не в привычках матушки было видеть его более двух раз в день, за столом, однако неприятностей ожидать не стоило. Почтенная госпожа Рельская была серьезно озабочена лишь двумя вещами: собственным здоровьем и матримониальными планами – именно в таком порядке.

Джентльмен слегка ослабил узел галстука, на всякий случай переспросил секретаря, есть ли еще какие-нибудь дела (втайне на это надеясь), вздохнул и отправился разыскивать матушку.

Она обнаружилась в так называемой шахматной гостиной – любимой комнате сына. Женщина взволнованно расхаживала из угла в угол и пожирала бесчисленные конфеты, что выдавало ее взвинченность, так как обыкновенно она слишком заботилась о фигуре и не позволяла себе лакомиться грильяжем и поджаренными булочками с конфитюром.

Госпожа Рельская походила на белоснежную кошечку чистейших кровей.

Услышав, как открылась дверь, она тут же порывисто бросилась к сыну. Подобная импульсивность мирового судью удивила: она чаще всего двигалась плавно и медленно, а физическим упражнениям предпочитала негу на подушках, еще более напоминая разленившуюся и слегка раздобревшую кошку.

– Слава Фригг! – воскликнула она. – Ты наконец пришел!

– Конечно, матушка, – осторожно ответил тот, усаживая ее в кресло, – но расскажите, что случилось, что вы так срочно за мной послали?

С матерью он разговаривал весьма официально и сдержанно.

Госпожа Рельская опустила глаза, отвернулась и принялась обмахиваться веером.

– Последнее время ты странно себя ведешь, – начала она, слегка запинаясь. – Ты нервозен, волнуешься по пустякам, совсем не улыбаешься. Даже здесь не бываешь, хотя раньше не проходило и дня, чтобы не сыграл партию-другую. Ты замкнулся в себе и не рассказываешь даже мне, что случилось и почему ты сам на себя не похож! Я волнуюсь…

По-девичьи яркие и полные губы госпожи Рельской (благодаря помаде, а не природе) затряслись, и, пока почтительный сын приходил в себя от сказанного, она вдруг встала, стремительно подошла к нему и тревожно спросила:

– Это из-за финансов, верно? Мы разорены? Ты поэтому так нервничаешь?

Мировой судья расхохотался, и даже оскорбленный вид матери не унял его смех.

– Прощу прощения, сударыня, но ваши подозрения совершенно беспочвенны! – отсмеявшись, заверил он со всей серьезностью, на которую был способен. – Средств у нас более чем достаточно, можете не волноваться!

Было видно, что в госпоже Рельской борются досада (из-за неуместного, по ее мнению, веселья сына) и облегчение (от его слов).

– Все же ты ведешь себя странно! – вымолвила она настойчиво. – Что случилось? Только не говори мне, что всерьез намерен жениться на этой ужасной госпоже Черновой! – вдруг всполошилась она.

Видимо, последнее предположение тревожило ее куда меньше, нежели денежные дела, однако и возможная женитьба сына на «этой особе» приводила матушку в ужас.

Господин Рельский сжал челюсти, потом отвернулся и проронил:

– Пока вопрос об этом не стоит.

– Слава богам, – прижала руки к груди женщина, – но ты должен мне обещать, что никогда не сделаешь ей предложения! О ней такое говорят…

– Хочу напомнить вам, – оборвал ее мировой судья холодно, – что я давно совершеннолетний, и женитьба на ком бы то ни было – мое личное дело, в которое вас, сударыня, я снова прошу не вмешиваться! И не повторяйте нелепых слухов! А теперь прошу меня извинить.

Он коротко поклонился и стремительно вышел, оставив слегка успокоившуюся госпожу Рельскую молить всех богов, чтобы этот союз оставался лишь страшным сном.

К собственному сожалению, она ничего не могла противопоставить упрямому сыну, разве что уговоры, но мировой судья давно вырос из коротких штанишек и нотации матери пропускал мимо ушей.

Состояние, поместья, доли в предприятиях и концессиях – все это принадлежало персонально господину Рельскому как единственному сыну и наследнику покойного отца. Домочадцам же приходилось уповать на его щедрость. Впрочем, он никогда не обманывал ожиданий, выделял сестрам и матери прекрасное содержание, однако взамен требовал полного послушания.

Конечно, при иных обстоятельствах она предпочла бы, чтобы сын вовсе никогда не женился. Но, к несчастью, предки Рельских установили майорат на все сколько-нибудь значимые поместья. Других сыновей у нее не было, а потому участь матери и сестер была бы незавидна, если бы им вдруг довелось его пережить. До рождения законного сына наследником господина Рельского оставался дальний родственник по отцовской линии.

Оказаться в каком-нибудь небольшом имении и жить на гроши… Нет, на такое она была категорически не согласна! Потому подыскивала сыну невесту, выбирая среди глупеньких девиц, которыми можно было бы вертеть по своему усмотрению. Ведь Ярослав уже не молод, тридцать пять миновало! О чем он только думает?

Проклятое упрямство Рельских! Из-за него мировой судья мягко, но решительно отказывался слушать разумные доводы. Она мать, и значит, не может желать ему плохого!

Женщина досадливо прикусила губу и взяла с подноса очередную конфету…

Глава 22

Госпожа Чернова не находила себе места: бралась за шитье – колола пальцы; занималась чаем – разбивала и переворачивала флаконы; даже книга не могла увлечь ее.

Она все размышляла о едва завуалированном признании господина Рельского, о Шеранне, о собственных чувствах и не могла разобраться. Была ли ее привязанность к мировому судье дружеской симпатией или чем-то большим? Но увлечение драконом – а теперь София больше не лгала себе, что совершенно к нему безразлична, – опровергало всякие отношения с Ярославом…

Чувство господина Рельского было до чрезвычайности лестно, но, быть может, это лишь внезапный порыв или дружеская симпатия?

Софии было совестно, что она до сих пор не обращала на него внимания. Ведь он предлагал ей руку и сердце, а она своим неосторожным, необдуманным отказом наверняка причинила боль – и даже не заметила этого!

А каковы намерения Шеранна? Тут она и вовсе ничего не могла сказать. Вспыльчивый, яркий, огненный, он равно завораживал и отталкивал, сулил жар страстей, в то время как его соперник обещал преданность и нежность, защиту и уверенность в счастливой будущности.

Быть может, внимание дракона было только красочным миражом, быть может, все это самообман?

Ведь женщины склонны надеяться на большее на основании многозначительных слов, симпатии, пары танцев и пылких взглядов, тогда как для мужчины все это всего лишь дань вежливости.

Наконец опустошенная молодая женщина села за пианино, подивившись про себя, что так долго не музицировала, и принялась перебирать ноты. Руки сами нашли листок, исписанный знакомым почерком Шеранна…